Комендант Будапешта

Как это было

9 Мая они могут говорить все, что помнят, — подробно, год за годом, от начала войны и до Победы, зная, что их не станут перебивать, хотя они уже сто раз все поперерассказывали. И они говорят о том, что у них на душе, что снится им столько лет и то, с чем они никогда не смирятся и чего не простят. Они не простят войну. Никогда.

...Иван Севрюков — один из них. Вряд ли кому-то, кроме ветеранов, это имя о чем-то скажет. А старики его помнят. И в Сталинграде — рядом с домом Павлова — была его позиция. И в Ленинграде: в музее города сохранился плакат — на фотографии 20-летний лейтенант, которого целуют освобожденные ленинградцы... И в Будапеште помнят: после войны он был комендантом города целых пять лет.

Мы сидели в парке на Сырце. Он не замечал ни дождя, ни прохожих: снова начинал жить 22-м июня. Днем, когда его взвод попал в окружение.

«Киев бомбили, нам говорили, что началася война»

«...Меня после алма-атинского училища 15 мая 1941 года направили командиром пулеметного взвода в Новоград-Волынской. Летают немецкие самолеты, но никто по ним не стреляет. «Почему?» — задаю вопрос. Отвечают: «Чтоб не спровоцировать»... Приезжает Мерецков, генерал армии, дает команду «отбой», дивизию снять. Но это же обороняющая дивизия! Хоть корпус бы оставили, он бы не пропустил врага. Задержал бы хоть на несколько недель. Но приказ — вывести все войска с границы.

А командир дивизии принимает решение: три батальона оставить на всякий случай на участке 12 километров. Что такое 3 батальона? Чепуха... И вдруг 22-го — бомбят! А у нас патронов нет. И командир полка уехал во Владимир-Волынский, и старшие офицеры тоже. Там их семьи. Они всегда уезжали на выходные... Прибывает командир, давай строить батальон. А попробуй-ка! Все разбежались... «Марш на Владимир-Волынский». Это — навстречу немцам. А с чем же идти?».

Дурость и предательство

«... На третий день войны объявляют: дивизия в окружении. Что делать? «Идти в атаку на Луцк по шоссе». Задача правильная, но как прорваться? Вот мы метров на 800 продвинулись, а немцы как дали танками — и сразу нас отбросили... В атаку пехота на танки ходила... На танки! И потом — труп на трупе... Дурость и предательство, вообще — безумие! Я это уже тогда понял. Из 18 человек я шестерых потерял... После третьей атаки растерялся, хотел застрелиться.

Кто уцелел, собрались в лесу... Вдруг прибывает начальник штаба дивизии полковник Бланк, еврей, очень умный, герой, я его один раз всего видел... Построил нас и повел в сторону Польши. У меня сердце обрывается: это ж предательство! 27 километров шли, потом поворачиваем на север. И выходим возле Дубно. Вот так он обманул немцев: они-то нас в другом месте ждали с танками...

После залегли перед шоссе... Надо прорываться, а боеприпасов нет. Наши командиры днем повели в атаку, опять — труп на трупе. Снова появился Бланк и говорит командирам: так воевать нельзя. «Зачем, — говорит, — днем пересекать шоссе? Надо ночью без стрельбы и без «ура». Вот мы на немецкую колонну в три часа ночи насыпались. И шоколад появился, и боеприпасы, и шнапс, и пленные. А из окружения с 22 июня по 17 июля пробивались. И дошли до Коростеня...

...Но потом опять меня со взводом немцы отрезали. И снова я попал в окружение... Прорвались возле Вышгорода. А там — укрепрайон. Я докладываю полковнику. А он мне: «Идите отсюда, не мешайте!». Тогда я даю команду 157 бойцам — это мои и те, кто примкнул по дороге — «Сомкнуть ряды. Оружие не сдавать». Тут сразу НКВД: «Почему оружие немецкое?» Я говорю: «Оно добыто в бою. Не отдадим». Крутили-крутили... И отпустили нас на третий день. Только взяли с меня подписку на каждого, кто был со мной. Я написал: «Верен в бою. Подпись — Севрюков». И дату поставил. И никого не тронули».

Штурм сельхозакадемии

«... Моя рота влилась в пятую воздушно-танковую бригаду. Командир-десантник приказ отдает: взять в Голосеево штурмом главный корпус сельхозакадемии... Тут появляется батарея Диденко. 6 орудий полковых выкатил сзади меня. За 2 месяца войны я впервые увидел, что у нас орудия есть!.. Диденко управляет огнем, ну и я своими — по его типу: снайпера бьют по окнам, перед атакой: «всем огонь, и — за мной!». Так три этажа и взяли. 13 августа это было... А 25-го за штурм мне орден Красной Звезды вручили. Я был герой... Но все равно нас еще долго дразнили «окруженцами». Но эти «окруженцы» — как дрались!

...А бои за здания в центре Сталинграда жестокие шли. Мы тогда в 13-й гвардейской дивизии Родимцева находились. Я командовал стрелковой ротой около дома Павлова. Позиция до сих пор сохранилась. Так и называется «позиция старшего лейтенанта Севрюкова». В позапрошлом году я туда приезжал, сказал экскурсоводам, что это я, они рты окрыли... У меня в Сталинграде 47 человек осталось из 128».

Учитель немцев

«... После войны я академию Фрунзе закончил, отправляют в Саратовскую область... Острог за колючей проволокой в лесу — 12 километров от Вольска. Там пленные немцы — офицеры. Мне сказали: «Ты их будешь перевоспитывать. Социализму учить». А попробуй из фашиста что-то сделать! Ума не хватит...

Прихожу к полковнику, который отправлял меня в Вольск, с сомнениями. Он говорит: «Да ты что! Это ж совсекретные немцы! Смотри, кто с ними там работает — полковники, Герои Советского Союза, а ты — майор, и тебе такой оклад — 2700 рублей». Старыми...

Городок как городок. Кормежка хорошая. Первая моя лекция для немцев — о Белгородско-Курской операции. Я им рассказывать должен, по-нашему учить. И переводчик переводит... А это ж время, и я не уложился в два отведенных для лекции часа. За это получил законный втык...

Большинство там было — умные немцы. Но некоторые так и остались фашистами. И я в аттестации им прямо так и писал: «От фашистской идеологии не избавился». В этом лагере готовили кадры для армии ГДР. Их в академию под Берлин потом перевели».

Не звери, часы не снимут

«... В Будапеште, в феврале 45-го, когда мы туда вошли, женщины с детьми прятались в подвалах — и от немцев, но больше от Советской Армии. Их запугали, что придут звери, насильники, будет уничтожение, грабеж и часы снимут. Мы окружили немецкую группировку — 87 тысяч человек. Наше командование парламентеров послало — капитана Остапенко и капитана венгра Штейнца. Штейнц в Красной Армии служил... Они должны были передать ультиматум хортистам, что мы не хотим разрушать город, и чтобы немцы сдавались. Ультиматум приняли, а парламентеров, сукины дети, убили в спину.

После войны памятник Остапенко поставили — по дороге на Балатон, а Штейнцу — на Вену. Теперь сняли. И даже постамент выдрали. И на горе Геллерт, где 1377 воинов похоронены, с плит буквы выдалбливают... Мы же от ига освобождали, за это не карают... А так нынешнему мэру сказал. Он распорядился, чтобы плиты в решетку одеть.

...Я во время войны в Будапеште 2700 женщин и детей спас. Сначала три дня кормил кашей, а потом венгерскому командованию сказал: передаю вам в качестве трофея ваших мирных жителей... Когда уже первым секретарем стал Янош Кадар, он сказал с трибуны: «То, что Севрюков спас 2700 человек, — этого никто никогда не забудет. И это лучше всякой пропаганды и агитации». Меня за тех спасенных после войны и комендантом Будапешта назначили. Потому что авторитет был. Почетного гражданина города дали... У меня — номер 2. А номер 1 у Замерцева — он москвич, до меня комендантом Будапешта был».

... Иван Семенович Севрюков, когда дело доходит до Будапешта образца 56-го года, хмурится. Ему не нравится то, что там случилось. Он это называет «контрреволюция». Хотя и соглашается: надо уважать волю народа.

— Но причина в том, что произошло в 56-м, в нас. Не надо было форсировать строительство социализма. И хортистов не сильно прижимать... Мы могли б разрешить венгерской армии носить свои мундиры. Разве дело в гимнастерке? А мы поторопились и допустили перегибы...

Что да — то да.

Я только слушаю. Мы не спорим. И даже когда Иван Семенович говорит, что старые его венгерские друзья на 7 ноября возле своих домов вывешивают красные флаги, а нынешний будапештский мэр показал Севрюкову место в заводском подвале, где бережно хранятся свергнутые монументы и Ленину, и Сталину, — я не спорю. Все может быть.

— Он мне показал памятники. И говорит: смотри, они целы. Понимаешь? Когда наступит время, они вернутся...

Они не вернутся... Мое поколение не прошло Отечественную, но мы пережили «путь к коммунизму». И венгры тоже. И больше они туда не хотят.

... Только Ивану Севрюкову я не говорю это, чтобы не омрачать его праздник Победы.

«Мы могли б разрешить венгерской армии носить свои мундиры. Но мы поторопились и допустили перегибы...»